Приходило лето, и мы жили в соседних домах. Каждый год, по три месяца. Дедушка с бабушкой подкалывали меня, хихикали, звали его в гости, таскали меня с собой в гости к ним, к его бабушке и дедушке, снова хихикали. Я долго упиралась, делала вид, что мне все равно, потом сдалась. Мы ели вместе оладьи, сырники, шлялись по огороду, по его, по нашему, по улочке. Я почти не помню, как он выглядит. Я почти не помню, о чем мы разговаривали. Я только помню, что на полном серьезе думала, что это удобно - выйти замуж за однофамильца, и удобно, и никакой мороки с документами. А потом лето заканчивалось, я уезжала и до следующей жизни, длиной в три месяца, да.
У них тоже была овчарка, только девочка, и я уже не знаю, зачем бабушка однажды решила свести своего Лорда с их не-помню-как-звали, но это было верным решением. Тем летом мы снова пришли к ним в гости, смотреть на маленьких щенят. И вот я стою, с распущенными волосами, в каком-то платье, шлепках непонятных каких-то, стою и боюсь, а они, маленькие, косолапые, жмутся к мамке, смотрят испуганно, не лучше меня. И лишь одна, самая бойкая, подскочила ко мне, лизнула ногу, я к ней присела, она лезет ко мне, сует свою мордаху смешную, под руку лезет. Я присела - да так потом с ней и ушла.
Мы продолжали с ним видеться, гуляли, щедро поливали друг друга водой, играли в войнушку или во что там дети играют, мне все еще было восемь, а он все так же был на несколько лет младше.
Через несколько лет мне сказали, что он уехал в Россию. Еще через несколько лет мне сказали, что они продают дом. Ему в этом году было бы восемнадцать. Или девятнадцать. Или семнадцать. Какая разница, ему всегда будет столько, сколько ему было на момент нашего последнего лета. В этом году мне сказали, что весной он умер от рака.
Смерть гораздо ближе, чем нам хотелось бы.